Яна Додина

Энциклопедия прощаний

Осторожно: можно узнать себя…

УДК 821.161.1(476)-32

ББК 84(4Беи-Рус)-44

Д60

Иллюстратор: Ольга Тюхай

Фото: Дарья Хомола

Редактор: Ингрид Ельская

Додина, Я.

Д60 Энциклопедия прощаний : Современная проза/ Яна Додина. - Минск : Р.М. Цимберов, 2020. – 370 с.

ISBN 978-985-7236-34-3

Содержание

Вместо вступления6

Город, в котором мы были счастливы... почти8

Dust to dust22

Утерянная муза30

Кольцевая композиция62

История одного прощания107

Минуты, которые истекали113

Фальшивая сказка119

Загадочное письмо139

Побег от Отчаяния246

Улица на букву «Н».252

Вечеринка268

Случай в метро285

Вместо вступления

Эту реальную историю, ставшую легендой, знают многие. Эрнест Хемингуэй (литературоведы до сих пор спорят, был ли это действительно он), сидя в ресторане в обществе других писателей, поспорил с ними, что придумает рассказ, состоящий из шести слов. И этот рассказ вызовет огромную палитру эмоций. Взяв салфетку, Хемингуэй написал: «For sale, baby shoes, never worn» («Продаются детские ботиночки, неношеные»). В тот вечер писатель выиграл по 10 долларов от каждого, вступившего с ним в спор.

Пример великого Хемингуэя лишь доказывает нам: чтобы поведать историю жизни, необязательно исписывать тысячу листов. Можно обойтись несколькими. И этот сборник — тому подтверждение.

Здесь нет мест и почти не звучат имена и фамилии, потому что каждая история моей «Энциклопедии прощаний» — о вас. О таких разных, но соединенных невидимой нитью эмоций, чувств и пороков, людях. Каждая история — это маленькая жизнь кого-то из тех, кого вы видите ежедневно в толпе прохожих, но не замечаете и, конечно, даже не догадываетесь, что скрыто за их угрюмостью, улыбками, слезами, равнодушием и притянутой за уши вежливостью.

А ведь в жизни каждого из нас случались прощания…

Город, в котором мы были счастливы... почти

«Тут настало время,

когда ангелы прячутся в укрытие.

Бал сатаны.

Открытие»

Антон Станчиц

Впервые за 5 лет я вновь очутился в этом городе. Городе, в котором МЫ были счастливы... почти.

Как странно, однако. Раньше этот город, впрочем, как и вся моя жизнь, был окрашен в цвета бабьего лета. А теперь он застыл и превратился в «Меланхолию» Шарля Корбе1. И я, в точности, как тот самый незнакомец в черной шляпе, будто сошедший с полотна, сижу на холме, чуть возвышающимся над городским водоемом, от которого, к слову, ужасно воняет канализацией, и читаю письмо той, с которой еще когда-то был

счастлив. Почти. Читаю в триста пятый раз, наверно.

«Так много времени прошло, знаешь. А я до сих пор мысленно с тобой разговариваю. И это не монолог — ты мне отвечаешь. И, веришь, ответы твои греют душу не потому, что это то, что я хотела бы слышать, задавая вопрос. Я просто представляю твою мимику, жесты, интонацию, с которой ты произносишь фразы. Я даже ловлю слова-паразиты.

Так много времени прошло, а ты до сих

пор не избавился от этого дурацкого «короче».

Так много времени прошло, знаешь. А я до сих пор пью суп по утрам, запивая его соком. Да, именно пью. Так действительно вкуснее и, самое главное, согревает нутро, стремительно разливаясь по желудку. А чему еще согревать мою усталую душу этой зимой?

Так много времени прошло, а ты до сих пор не разучился доверять людям?

Так много времени прошло, знаешь. А я до сих пор помню, сколько раз приходилось падать вместе с тобой, а потом вставать, поднимая тебя. Мы оба понимали, если меня не будет рядом, упав, ты не найдешь в себе силы подняться. И

однажды меня не оказалось. И однажды ты упал.

Так много времени прошло, а ты все еще лежишь.

Вставай. Ты должен научиться вставать. Без меня.

Если я до сих пор мысленно разговариваю с тобой и получаю отклик, значит на другом краю света ты тоже слышишь меня. Иначе, как бы

тогда ты находил такие нужные ответы.

А ты задаешь мне вопросы?

Задавай. Отвечай. И тогда я буду рядом. И тогда ты найдешь в себе силы подниматься. Найдешь в себе силы устоять»

Это письмо — единственное, что до сих пор держит меня на плаву. Наверное, оно напоминает мне о фатальных ошибках, которые исправить уже никак не получится. Но, каждый раз читая его, я чувствую невероятную боль, поразившую меня словно электрический ток поражает мышцы, сознание и сердце. Пульс учащается, дыхание становится тяжелым, а в голове, будто слайды, мелькают Наши дни в этом самом городе, в котором мы были счастливы. Почти.

Я закрыл глаза и мановением воспоминаний перенесся в тот самый 21-й день июля. Мягкая, зеленая и высокая трава, орошенная росой, несколько молодых деревьев, которые возвышаются над небольшим городским водоемом, катамараны и лодочки вдалеке... Там она болтала без умолку о чем-то важном для нее. А я просто поглядывал на ее профиль и диву давался: что эта девушка

делает со мной? Неужели она и правда счастлива?

— Эй, мечтатель? Ты слушаешь меня вообще? — вернула она меня из мыслей в реальность.

— Прости, задумался и не уловил последнюю фразу. Так ты всё-таки разыскала эту книгу?

Она закатила глаза:

— Кажется, ты не просто прослушал последнюю фразу, ты прослушал всю историю. О книге я рассказала еще двадцать минут назад! — толкнув своим маленьким кулачком меня в плечо, она рассмеялась и побежала вперед, сверкая пятками, по мягкой высокой траве.

Я погнался за ней, догнав, стиснул в объятиях и повалил на траву. В тот день мы

действительно были счастливы. Без «почти».

Дальше всё было как в тумане. Внезапный поход к врачу изменил весь ход событий. У нее диагностировали какую-то болезнь, которая требовала срочного хирургического вмешательства. «Ничего серьезного, — говорил лечащий

врач. — Мы просто сделаем пару надрезов в области сердца, заменим износившийся клапан — и дело с концом».

Меня это испугало больше, чем ее. Впервые в жизни я осознал свое бессилие, когда понял, что никак не смогу помочь ей в этой ситуации, потому что... сам боюсь. Больше всего в ту минуту ей нужна была моя поддержка, но я не мог ее дать, потому что сам в ней нуждался. И в итоге решил уехать, точнее сбежать. Что уж там — надо называть вещи своими именами. За неделю до операции я написал ей сообщение, что уезжаю. И исчез.

Ни секунды я не переставал корить себя за малодушие. Искал всяческие оправдания своему поступку и, как ни странно, находил. Например, убедил себя в том, что не выдержу, если вдруг что-то пойдет не так. Я вспоминал, как в трудную минуту она всегда подставляла мне свое хрупкое плечо, как вытянула из алкогольной депрессии, как помогала найти работу, как заселила меня к себе в однокомнатную квартиру, когда мое жилище превратилось в пепел из-за непотушенной

сигареты и... никогда не требовала ничего взамен.

Я вернулся через пару дней после операции. Приехал в клинику.

— С ней все хорошо? — задал вопрос,

не пытаясь скрыть одолевавшее меня волнение.

— Да. Уже вчера перевели в обычную палату. Состояние слабое, но она молодая — быстро восстановится, — сказала молоденькая медсестра, сопроводив ответ улыбкой.

— Можно к ней?

— Если вы не родственник, то пока нельзя. Но мы можем ей что-нибудь передать.

— Передайте ей, что я вернулся, короче. И что я, короче... очень сильно ее люблю.

Дежурная медсестра улыбнулась и спросила мое имя.

— Она поймет и так, — ответил я и поспешил к выходу.

Я был счастлив... почти.

Чувство стыда, смешанное с осознанием того, что я струсил, не покидало меня. А также я ощущал тревогу, которая, словно яд, разливалась по моему телу и поражала всё живое во мне, что могло испытывать чувства.

Вестей из клиники не получал уже три дня. Сначала не удивлялся — я ведь ей не родственник и, скорее всего, после того моего сообщения, даже не контактное лицо. Но тревога во мне разрослась настолько, что стала уже отдельным организмом, не покидающим меня ни во время завтрака,

ни в часы сна. Вызвал такси, доехал до больницы.

— Ее больше с нами нет. После операции через пару дней надрез загноился и пошло

заражение. Наши врачи сделали всё, что могли.

Я оцепенел. Кажется, именно в тот момент смерть постучалась и в мои двери. После тех слов медсестры я умер и до сих пор не ожил.

Оживаю только в те моменты, когда...

— Кстати, она написала вам письмо еще до того, как началось осложнение.

***

Простила ли она меня перед смертью? Тяжело сказать. Судя по письму, она осталась мной очень огорчена. Хочется думать, что простила. Хотя знаю — прощения мне нет.

Это место мы называли «нашим» в городе. Здесь мы любили встречать закаты. Именно отсюда можно было наблюдать богатую небесную палитру в весенние вечера и звездопад летними ночами. Сегодня, спустя пять лет, я впервые почувствовал запах канализации, царивший в этом месте. Странно, но раньше я его не замечал.

Ощущал только Её запах.

— Эй, а ты всё сидишь. Так и не научился подниматься без меня?

Голос позади меня так до боли был похож на Её, но я, кажется, сходил с ума. Решил не оборачиваться. И вдруг кто-то толкнул меня в плечо маленьким кулачком. Я обернулся и замер. Кажется, именно в этот самый момент я снова почувствовал себя живым.

— Это не призрак. Это я. Только старше той меня, которую ты помнишь. Старше ровно на 5 лет.

— Н-н-н-о-о-о к-к-к-а-а-ак? — спросил, не в

состоянии говорить членораздельно, параллельно попытавшись подняться, но дрожащие ноги подкосились, и я шлепнулся на землю. Очевидно, без ее помощи мне не встать.

Наша первая встреча после последней. Я думал, что еще нескоро ее увижу. А может, я всё-таки умер физически? А может, это просто мираж?

— Я сама совсем недавно узнала, что ты считаешь, что я не жилец, думала, за пять лет вся правда раскрылась, — она начала рассказ с какой-то странной легкостью, отойдя от меня на несколько шагов. — Дело в том, что в то время в клинику набрали новый персонал — медсестер, вчерашних студенток медучилищ, которые от стресса и неопытности путались не только в именах и лицах пациентов, но и забывали, как зовут их начальство.

Она сделала паузу, посмотрела на обомлевшего меня и засмеялась:

— Так вот, когда ты вдруг осознал свою ошибку и решил вернуться, на той смене работала новая медсестра, которая не совсем помнила наших лиц, имён, истории болезней. После операции меня положили в двухместную палату с пациенткой, которой тоже на днях заменили клапан в сердце. Разница между нами всё же имелась: в возрасте. Моей соседке перевалило далеко за 80 лет. Так как девчонки-медсестры были совсем юные, то часто менялись. У той дежурной сестры закончилась смена и она передала сказанные тобой слова коллеге. Но запамятовала мое имя. И просто сказала: «К пациентке, у которой прошла операция по замене клапана, приходили». Вторая девчонка даже в мыслях не допускала, что с такой операцией нас было двое. Ты только представь, — воодушевленно продолжала Она, — как это было смешно: на утро после твоего посещения медсестра ворвалась к нам в палату, подошла к бабушке и начала рассказывать о таинственном незнакомце, который просил передать, что любит ее, но имени не назвал, сославшись на то, что она обязательно его узнает. Моя соседка оказалась в замешательстве, ведь таких молодых людей в ее окружении не было, преподавательской деятельностью она уже не занимается лет десять, а последний влюбленный в нее студент умер еще в 1917 году!

Я услышал Её смех, в точности такой же, как ровно 5 лет назад.

— Да-да, мой милый друг, даже в таких обстоятельствах мы продолжали шутить. Я сразу узнала тебя, конечно. Глупо было бы отрицать очевидное. Но я так злилась! Решилась написать тебе письмо, которое бы заставило прочувствовать всю вину. Но потом поняла: письма для осознания будет мало. Я не стала рассказывать бабушке и медсестре о том, что приходивший накануне незнакомец на самом деле любовь всей моей жизни. У старушки случилось осложнение: тогда в нашей клинике еще не делали операции по замене клапана без надрезов. Шов загноился, пошло заражение. Если бы организм был молодым, спасти бы удалось. Но... И тогда у меня возникла идея: передать это письмо тебе через медсестру якобы от моей усопшей соседки. Благо, не нужно было ничего придумывать: путаница сыграла мне на руку...

Я слушал и не мог поверить. Ее образ, созданный в моей голове и идеализированный донельзя, вдруг по кусочкам начал рассыпаться, словно Колосс Родосский...

— Не знаю, что мне сказать... — я пребывал в ужасной растерянности. — Короче, я не понимаю... Я слушаю тебя и не понимаю. Зачем ты хотела, чтобы я думал, что ты умерла? Зачем заставила пройти через весь этот ад, зачем заживо убила меня? Все эти пять лет я жил с ужасной тяжестью, с осознанием того, что меня не было рядом, когда ты нуждалась во мне. Совесть изъедала изнутри, я не чувствовал, что живу... короче, я превратился почти в призрак.

— Значит, у меня получилось! — она смотрела на меня победно, сверху вниз. — Я всю молодость потратила на тебя, вытирала тебе сопли, постоянно выпутывала из разных ситуаций. А как только поддержка понадобилась мне — ты струсил. Думал, вернешься и я забуду предательство? Ну уж нет. Ту неделю перед операцией я долго думала о тебе, о нас, об этом городе, в котором мы ловили счастье, как воздух, но так и не смогли поймать до конца. И поняла, что никогда не была здесь счастлива. Почти. И только «умерев», я заставила тебя осознать все совершённые тобою ошибки. Так просто ты бы не понял.

Я вскочил. Меня колотило:

— Да что ты вообще знаешь! Я струсил тогда, потому что боялся тебя потерять! Боялся, что если с тобой что-то случится у меня на руках, то я буду корить себя за всё, особенно за то, что никак не могу помочь! Я просто не смог бы дальше жить.

— Ну, видишь, ты же пять лет жил, думая, что меня больше нет. Значит, всё-таки смог. — она спокойно улыбнулась.

— Да что ты знаешь об этой жизни... об этом существовании... — по моей щеке скатилась слеза.

Она подошла ко мне, грубо вытерла слезу большим пальцем:

— Ты это брось, ладно? Помнишь, какое сегодня число? 21 июля. В этот день мы ощущали себя абсолютно счастливыми... Трава только уже не такая высокая... Я была уверена, что ты придешь сюда. Рано или поздно. Ведь сама приходила на «наше место» каждый год, 21 июля. И знала, что после моей импровизированной кончины ты покинул этот город. Но не сомневалась, что вернешься. Ведь здесь ты был счастлив. Почти.

***

Что может быть ужаснее, хладнокровнее, чудовищнее и мучительнее женской мести? Сейчас мне известен ответ: месть той, которая любила тебя всем сердцем. Она, как и ее любовь, не прощает ошибок. Она не притормозит ни перед чем, переступит через себя, будет помнить только боль, разочарование и обиду.

Стало ли Ей легче и спокойнее от осознания того, что Её месть сработала? Не знаю. Если Она все еще та, какой я Её помню, то думаю, что стало только хуже. Но любимой заменили износившийся клапан, поставив вместо него новый. Я и был этим клапаном. А значит, в ее жизни мне не было места уже тогда, когда я, осознав предательство, решил вернуться.

Все пять лет я лишь мечтал физически умереть, чтобы встретиться с ней поскорее. Теперь Она жива. Ее можно потрогать, понюхать, поговорить, случайно встретить в кофейне. Но для меня Она умерла. В тот же самый день, когда и ожила.

Я сложил письмо напополам и изорвал на мелкие кусочки, выбросив в так жутко пахнущий водоем. И вдруг перестал чувствовать этот запах. Город снова обрел цвета бабьего лета. Но я знал, что не останусь тут больше ни минуты.

Ведь так и не стал здесь счастливым. Или...?

[2020]

Dust to dust

[Прах к праху]

Всем правит случай.

Знать бы еще, кто правит случаем.

Станислав Ежи Лец

Внутри бунтаркой была. Несколько душ, живущих в ней, постоянно спорили, никак не могли найти себе места, метались. Внешне её лицо почти никогда не выражало эмоций, разве что изредка могла почтить окружающих вежливой и снисходительной улыбкой. Никто не знал настоящую ЕЁ, даже она сама. До тех пор, пока не обнаружила себя одинокую, всю в слезах, на холодном полу своей спальни. Ну, как одинокую. Три её ипостаси были с ней. Заламывая пальцы, чтобы физической болью заменить душевную, девушка задавала себе вопросы, на которые не требовала ответов: “Кто я? Где я? И куда подевалась моя настоящая жизнь?»

Работа была. Нелюбимая. Мать-одиночка реализовала в дочери заветную мечту: в молодости женщина хотела стать учительницей начальных классов, но с образованием не совсем сложилось — закончила профтехучилище. И, когда появилась дочь, мамаша не то, чтобы настаивала, — заставила ту поступить в педагогический, А девушка терпеть не могла детей. Они злые и только притворяются, что ничего не понимают.

Да и Она сама в душе была ребёнком, наверно. Всегда мечтала переехать. Куда-нибудь подальше от этого ненавистного маленького городишки, который не принёс ничего, кроме разочарования и утрат. Но как же она оставит больную мать?

Закрыв глаза, девушка в очередной раз представила, как много посетителей собирается на её собственную выставку картин, как в галерее всем разносят шампанское милые официанты в бабочках, подают канапе с креветками, как покупают её первую картину...

— «Чужая жизнь!» – сказал внутренний голос. Второй подхватил: — «Так делай же что-нибудь!» А третий, самый безынициативный и, наверное, уже совсем потерявший надежду, просто молчал.

И вдруг бунт внутри вырвался наружу. Она уволилась с нелюбимой работы, пошла писать портреты в городской парк. Благо,

был разгар весны, оттепель. Морозы отступили.

Работа не приносила почти никакого заработка, нужно было ухаживать за больной мамой, покупать лекарства. Но ей впервые нравилось то, чем она занимается. О переезде не было и речи. Так прошёл год.

***

[Художник]

Я помню эти огромные глаза, наверное, даже больше, чем на пол-лица. И тоска. Тоскаааа. Я шёл по парку на работу. Спешил, кстати. Что заставило меня остановиться? Нет, не объявление: «Портрет на память. Шарж по желанию», а именно огромные глаза, полные тоски и ожидания чего-то. Она смотрела не на меня, а куда-то вдаль. Будто пустоту разглядеть пытается. Никогда не видел, чтобы ТАК смотрели. Меня магнитом притянуло и посадило на стул напротив.

— Хочу портрет, — заявил я.

— Деньги вперед, — строго и по-предпринимательски сказала она.

Ну, что ж. Деньги так деньги. Она писала не отрываясь, когда зазвонил телефон. Сперва художница хотела поднять трубку, но когда мастер творит, он не должен отвлекаться. Увлеченность и профессионализм взяли верх над минутным порывом. Но телефон не смолкал еще очень долго…»

***

Мобильный продолжал периодически жужжать в течение получаса. Затем резко перестал. «Интересно, кто так назойливо может добиваться моего ответа», — недоумевала она. Закончив, художница протянула клиенту портрет и уже собиралась дальше погрузиться в мысли, как мужчина вдруг неожиданно заговорил:

— Давно на улице портретами торгуешь?

— А вам какая разница? — привыкшая никому не доверять, огрызнулась девушка.

— Интересно, что кроме них еще сможешь написать.

— Всё.

— Тогда приходи завтра по этому адресу, вот визитка. Посмотрим, что ты умеешь. Если не придёшь, будет поздно. Моя выставка завтра последний день в этом городе.

***

[Художник]

Я ушёл сразу же, как только протянул ей визитку. Очень странно, что в её глазах едва ли можно было уловить удивление. Создавалось впечатление, что всё так, как должно быть. По задуманному ею сценарию.

***