СМОТРЯЩИЕ НА ДОЖДЬ

(Растворение)

Вот чем я болен — тоской по пониманию.

Аркадий и Борис Стругацкие

Собака, заливисто лая, носилась под дождем, весело плюхала лапами по лужам, поднимая множество брызг. Косые струи дождя лупили ее по голове, по рыжим бокам, длинная шерсть свисала мокрыми сосульками. Но собака с упоением бегала по улице, потом перевернулась на спину прямо посреди лужи и задрыгала лапами, снова вскочила и завертелась на месте, пытаясь схватить зубами хвост...

Город N встретил меня ярким солнцем. Сойдя с поезда, я прикрыл рукой глаза, чтобы рассмотреть часы на центральной башенке старого вокзала.

Зачем я сюда приехал? И почему выбрал этот город для своего бегства? Ответ на первый вопрос — душещипательный рассказ, который я приберег для хозяйки какого-нибудь пансиона. А на второй — ответ совсем простой. Математически простой. Я посчитал, сколько у меня денег, прикинул, сколько мне нужно на первое время и нарисовал на карте циркулем окружность, центром которой был... Словом, графитовый стержень перечеркнул два города — N и M. Название второго мне показалось не очень благозвучным. Вот почему 1 июня 19** года я, прикрываясь рукой от солнца, рассматривал часы на центральной башенке старого вокзала города N.

Часы показывали без пятнадцати двенадцать. Двенадцать негромких ударов раздались в тот самый момент, когда я вышел на главную улицу города, одним концом упирающуюся в вокзал, а другим — теряющуюся где-то вдали.

Я медленно брел по почти пустой улице, то и дело оглядываясь на дома. Низкоэтажный какой-то городок, отметил я про себя. Здания, вплотную жавшиеся друг к другу вдоль улицы, имели в лучшем случае четыре этажа, впрочем, высоких — это было видно прежде всего по огромным окнам.

Я никуда не спешил, единственная моя задача на сегодня — найти себе пристанище. В кармане у меня лежала газета "Вестник N", купленная в привокзальном киоске, на последней странице — разнообразные объявления, в том числе и о сдаче внаем жилья.

Мне открыла дама лет пятидесяти. Она долго и внимательно елозила по мне взглядом и наконец сказала:

— Меня зовут Кирхен. Проходите.

Я убрал в карман газету, подхватил свою дорожную сумку и вошел внутрь небольшого пансиона, рекламное объявление которого первым попалось мне на глаза.

— Остались только две комнаты на втором этаже, — говорила Кирхен, ведя меня по холлу первого этажа. — Одна с окнами во двор, другая — на улицу. В одной солнце вечером, в другой утром. Можете выбрать. Завтрак и ужин, деньги в начале каждой недели. Белье раз в две недели. Хотите чаще — платите дополнительно.

— Сегодня четверг, — сказал я, проведя пальцем по столешнице стоявшего в центре холла стола. Все вокруг чисто, аккуратно, цветы на подоконниках, портьеры не линялые, ковровая дорожка, слишком цветастая, на мой взгляд, но это ничего. Словом, мне это уже нравилось.

— Заплатите за полнедели.

Понравилась мне и моя комната. С окнами на улицу. Солнце с утра — целый день настроение хорошее.

— И много у вас солнечных дней? — спросил я Кирхен, осматривая комнату.

— У нас почти каждый день солнечный, — Кирхен достала из комода свежую смену белья и принялась застилать кровать.

— Вот как? И зимой?

— И зимой.

— Неужели дождей не бывает?

— Бывает, а как же без них...

Она подошла к окну и выглянула на улицу. Посмотрела на небо, потом продолжила:

— У нас хороший климат. Старикам в самый раз.

— Ну, я еще пока не старик.

— Состаритесь.

— Хочется верить, что это будет нескоро.

— Это случается неожиданно, — Кирхен закончила с постелью. — Пойдемте, я покажу вам остальные помещения.

За ужином хозяйка представила меня остальным жильцам. Их было всего двое: Матильда — девица лет двадцати пяти, рыжая, некрасивая, высокая и худая, учительница пения в школе. Теофило — усатый господин, очень часто без видимой причины дергающий вверх-вниз бровями, статистик при мэрии.

Я посчитал нужным, чтобы сразу снять лишние вопросы, рассказать, кто я и откуда. Ту самую историю, которую заготовил именно для такого случая.

— Мне так проще, — пояснил я свою откровенность, — чего таиться, все равно тайное станет явным.

Кирхен понимающе улыбнулась, Теофило дернул бровями, а Матильда уставилась в тарелку. Не думаю, что кому-то из них показалось неестественным, что в первые же минуты знакомства я рассказываю совершенно чужим людям, быть может, самое сокровенное.

Девушку звали Диана, она еще не окончила школу. Ее родители просто умоляли меня оставить их чадо в покое. Какая такая любовь в шестнадцать лет? Какие настоящие чувства у подростка в этом возрасте? Их доводы казались мне неубедительными, но как бы то ни было, мне пришлось уехать из города. Ну как я еще мог оставить Диану в покое? Ничто меня там не держало. Ни друзей, ни родителей у меня не было. Только чувство, которое я уже успел назвать любовью. Так что я просто купил билет и поехал.

— А почему для своего изгнания вы выбрали наш город? — тихо спросила Матильда, явно впечатленная моим рассказом.

Последовал математически простой ответ. Золотая каемочка по краю тарелки, в центре которой маленький кусочек котлеты, символизировала ту самую окружность, а бокал с вином — небольшой городок, в котором я оказался в двенадцать часов сегодняшнего дня.

— А на сколько вы планируете задержаться у нас? — спросил Теофило.

— Не знаю. Поглядим. Как жизнь повернется.

Скажу еще, что я старался говорить без лишних эмоций, не раскрашивать повествование чересчур сентиментальными подробностями, даже пытался иронизировать над собой, однако по окончании рассказа заметил слезу на щеке у Кирхен, она даже забыла поставить на стол еще одно блюдце, и я тактично указал ей на это. Матильда слушала внимательно и в конце лишь глубоко вздохнула. Теофило, то и дело переводивший взгляд с меня на Матильду, сказал:

— Вы будете иметь успех у женщин.

— Я не стремлюсь к этому, — ответил я.

— Они стремятся к этому, — Теофило вновь посмотрел на Матильду: — Не так ли, Матильда?

— Не буду утверждать за всех, Теофило. Вы же у нас специалист по обобщениям, — едко, как мне показалось, отозвалась та.

— Теофило работает в отделе статистики, — нашла нужным вступить Кирхен. — А чем вы думаете заняться?

— Сначала познакомлюсь с городом. А потом пойду искать работу. У вас в городе ведь наверняка можно что-нибудь найти?

— А что вы умеете? — спросила Кирхен.

— Мне хотелось бы сменить род деятельности, — уклончиво ответил я. — Не хотелось бы заниматься тем, чем занимался раньше. Знаете, воспоминания...

Кирхен пожала плечами и стала разливать чай.

— Хотите на почте работать? — спросила она через минуту.

— На почте?

— Я слышала, что господин Кассель уходит на пенсию. Думаю, в почтовом отделении будет нужен человек на письма и бандероли.

— Да, — сказал Теофило, — Кассель сдал в последний месяц. На глазах. Я заходил три недели назад отправить письмо тетушке, он еще был молодцом. А на той неделе посылал конторские статотчеты, на нем прямо лица не было. Сдал старик. Жаль.

— Вот я и говорю, — сказала Кирхен. — Наверняка им будет нужен человек.

— Если надумаете, то я похлопочу за вас перед начальником почтового отделения, — сказал Теофило. — Я немного с ним знаком.

Неожиданно в холле потемнело, словно кто-то спрятал солнце. Разговор тут же утих. Все оглянулись на окно. И в тот же миг хлынул дождь. Один из тех, про которые говорят: "как из ведра" или же "стеной". Кирхен, Теофило и Матильда подошли к огромному окну. Я остался за столом допивать чай. В доме стало так тихо, что отчетливо был слышен шум дождя: как он барабанит по мостовой, по дождевым стокам, по крыше. Все эти звуки смешивались в одно какое-то сложное музыкальное произведение, в какую-то симфонию стихии, звучание которой, казалось, очаровало застывших перед окном постояльцев и Кирхен.

Я подошел к ним. Вчетвером мы легко умещались возле большого окна. Каждый мог прекрасно видеть улицу, тонущую в дождевых потоках. Козырек защищал окно от прямого попадания капель, однако брызги от мостовой пачкали стекло. Мне показалось, что не мы одни наблюдаем за дождем. В окнах дома напротив сквозь дождевую пелену угадывались очертания людей, которые точно так же стояли у окна. Что в этом такого? Ливень и ливень. Как и везде. И я вернулся за стол.

Дождь лил полчаса, и за все это время никто не отошел от окна. Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Сразу же просветлело небо. В холле тоже стало светлее. И все вернулись к столу. Кирхен снова поставила подогреть чайник и вышла на улицу протереть оконное стекло.

На почте действительно намечалась вакансия. В понедельник я отправился туда, и начальник почтового отделения господин Крафтверик, сухой и высокий человек средних лет, с шелушащейся на лбу кожей, тут же принял меня. До моего прихода с ним  уже успел переговорить Теофило.

Крафтверик спросил меня, владею ли я языками, умею ли пользоваться счетной машиной и заинтересован ли в карьерном росте. На все вопросы я ответил утвердительно, чтобы создать о себе благоприятное впечатление. Карьерный рост — нет, я не собирался задерживаться надолго в этом городке, все уляжется, позабудется, все участники выполнят условия сделки, а деньги в банке дадут свой процент, и я вернусь и не буду больше заниматься тем, чем мне иногда приходилось заниматься. А работа на почте — весьма кстати: как только придет письмо от Лессинга, я его получу тут же, не дожидаясь, пока почтальон бросит его в почтовый ящик.

— Господин Кассель уходит на пенсию, — говорил тем временем Крафтверик. — Но я думаю, что он любезно согласится ввести вас в курс дела. И будет курировать вашу работу в течение двух недель.

Кассель оказался весьма живым старичком, он очень бойко принялся с первых же минут нашего знакомства рассказывать мне все хитрости своей несложной работы. Я все схватывал на лету, да и особых премудростей в новом для меня деле я не заметил, но Кассель еще две недели, как ему и предписал Крафтверик, приходил на работу и садился рядом со мной, чтобы, если что понадобится, тут же помочь мне. Но работа не представляла никакой сложности, и Кассель через час после того, как устраивался на стуле позади меня, мирно засыпал, чем вызывал улыбку и у почтовых работников, и у посетителей. В час дня мы с ним отправлялись обедать в ближайшее кафе. Кассель неизменно заказывал тарелку молочного киселя, стакан чая с двумя кусочками сахара и большущий сэндвич, в начинке которого он позволял себе разнообразие.

За обедом старик давал волю своему языку, словно желая заполнить тот вакуум в его жизни, который образовывался, пока он дремал у меня за спиной. Он рассказывал про свою жизнь, про сотрудников, про то, что живет один, что у него целая огромная квартира.

— Сорок лет, сорок! Вдумайтесь юноша — сорок лет я отдал письмам и бандеролям.

Как же мне неприятна эта манера стариков называть уже зрелого человека юношей. В свои тридцать пять я себя юношей не считал.

После обеда я очень тактично предлагал Касселю не возвращаться на почту, а отправиться домой.

— Вы точно справитесь? — спрашивал он и как-то недоверчиво смотрел мне в глаза.

— Не беспокойтесь, — всякий раз отвечал я, — справлюсь.

Кассель поднимал в знак прощания свою шляпу и уходил, неспешно переставляя ноги.

Почтовое отделение, где я стал служить, имело небольшой зал для посетителей, несколько подсобных помещений, кабинет начальника и маленький дворик, где разгружалась машина, доставлявшая с вокзала почтовые отправления. Сотрудников было немного. Помимо начальника и меня еще пять человек. Коллектив дружный и сплоченный, как высказался Крафтверик.

 В последний день кураторства Касселя перед самым обедом пролился дождь. Я уже наметил последнего клиента, которого обслужу до обеденного перерыва. Девушка просунула в окошко большой конверт:

— Заказным, будьте добры.

Я бросил письмо на весы. И в этот момент на город обрушился дождь. Такой же мощный, как и в день моего приезда в N. Кассель, дремавший на стульчике, проснулся и уставился в окно. Я, не обращая внимания на природный катаклизм, продолжал свою работу: проверил опись, запечатал конверт, наклеил марки, проштамповал и уже хотел было назвать стоимость отправки, но заметил, что девушки передо мной нет. Она, как и другие посетители, смотрела на ливень. Почтовые работники тоже стояли у окон. Кассель пробирался у меня за спиной, чтобы присоединиться к остальным.

Что за глупости, подумал я, пялиться на дождь! И громко назвал сумму. Но девушка даже не повернулась ко мне. Никто ко мне не повернулся. Все так и стояли до тех пор, пока не прекратился дождь. Так же мгновенно, как и начался.

Ливень отнял двадцать минут у моего обеда. Когда мы с Касселем вышли из почтового отделения, он не отправился, как это делал всегда, в кафе, а предложил мне сходить с ним в магазинчик. Ведь это его последний рабочий день, и он хочет устроить небольшой праздник.

Я обратил внимание, что улица была почти суха. Во всяком случае луж не было вовсе. Вся та масса воды, которая обрушилась на город, почти сразу же куда-то исчезла.

— Не удивляйтесь, — пояснил Кассель. — С такими дождями нужно обязательно иметь хорошую дренажную систему. А то здесь будет не пройти и не проехать. Вода просачивается прямо сквозь мостовую. Она устроена специальным образом. Если вы наклонитесь, то увидите, что кое-где между камнями есть микрозазоры. Через них вода и уходит. И это не считая крупных канализационных стоков.

— А скажите, Кассель, почему здесь все смотрят на дождь? — спросил я, когда мы возвращались из магазина на почту.

— Вам так показалось. Я, например, не смотрел.

— Но вы же стояли у окна.

— Все стояли.

— Все стояли и смотрели на дождь.

— С чего вы взяли, юноша?

— Я это видел. А разве не так?

— Вы не стояли у окна. А про себя я уже сказал.

Кто-то из нас двоих претендовал на звание идиота. Остаток дороги мы прошли молча. Нет, злиться на стариков — это неправильно. Тем более на тех, у кого сегодня маленький праздник. У входа в почтовое отделение Кассель остановился.

— Юноша, вы в этом городе человек новый... А каждый город живет своими порядками, своими легендами и своими страхами.

Прозвучало это несколько назидательно. И неожиданно.

На следующий день я задал тот же вопрос Кирхен.

— Не знаю, — ответила она. — Я смотрю, потому что мне нравится. А разве дождь это не прекрасно?

— А что в нем прекрасного? Мокрые ноги, мокрая голова. А если холодный ветер? Вы что, никогда не попадали под дождь?

— Никогда, — просто сказала Кирхен.

— Никогда? — не поверил я.

— Никогда.

— Странно.

— А что тут странного? Всегда можно вовремя спрятаться под крышу. Стучитесь в любую дверь и вам откроют. Дождь переждать можно в любом месте и в любое время суток. Тем более зная прогноз погоды...

Время шло, я уже обвыкся в новом для себя качестве почтового работника. Да и жизнь в пансионе мне пришлась по нраву — тихая и спокойная, позволяющая забыть о тех неприятностях, что привели меня в этот город.

Жизнь текла мерно и неспешно: работа, моя комната, книжка или газета, милые разговоры за ужином, снова почтовое отделение, клиенты, несущие свою корреспонденцию. В воскресенье прогулки по городу, иногда я заходил в гости к Касселю, тот наливал мне рюмочку коньяку, и мы мило беседовали. Я сошелся со стариком, несмотря на "молодого человека" и "юношу". Пожалуй, это был единственный человек в городе, которого я мог считать если не другом, то по крайней мере добрым товарищем.

Довольно быстро я заметил расположение ко мне Матильды. То ли рассказанная мной история тронула ее сердце, то ли еще что — не знаю. Но за ужином, а ужинали, как правило, мы все вместе, она больше предпочитала обращаться ко мне, чем к Теофило или Кирхен. Поначалу я делал вид, что не замечаю этого особого к себе внимания. Тем более мне показалось, что и Теофило не очень это нравится. По всей видимости, до моего появления у него были какие-то виды на учительницу пения. И поначалу я старался быстро поужинать и подняться к себе в комнату.

Матильда принадлежала к тому типу некрасивых женщин, которые каким-то непостижимым образом привлекают к себе внимание, не делая при этом ничего особенного. В ее некрасоте было что-то таинственное и притягательное, а манера говорить и голос вызывали симпатию. Голос человека слишком много для меня значит. Пожалуй, даже больше чем лицо. Да, голос Матильды — это что-то фантастическое. Его можно сравнить с... Нет, тут сложно подобрать сравнение... Он звучал словно... Нет, у меня не получится его описать, я не смогу.

Необъяснимым образом присутствие Матильды давало мне какое-то внутреннее равновесие и успокоение. И постепенно, сам того не осознавая, я стал уделять ей больше внимания и перестал замечать недовольно ходящие вверх-вниз брови Теофило.

Одно меня немного раздражало — отношение здешних жителей к дождю. Всякий раз как начинался ливень, а хочу сказать, здесь шли только ливни, никаких там дождичков или измороси, все прерывали свои занятия и прилипали к окнам, оставаясь возле них до тех пор, пока ливень не прекращался. Ну, это они пусть себе как хотят, думал я. А я не буду так вот идиотом стоять у окна и смотреть на дождь. Право слово, что за блажь?

Глядя на застывших перед окнами людей, я как-то подумал: они словно загипнотизированы дождем. Они бесчувственны ко всему остальному. Подходи и делай с ними что хочешь. И с очередным ливнем я решил проверить это.

Ливануло в середине дня.

Анна, моя сослуживица, похожая на девушек с картин русских художников, такая же пухленькая и розовощекая, выдавала почту до востребования. Пользуясь небольшой паузой, она отлучилась, попросив меня, если кто-то подойдет, заменить ее на пять минут, пока она... Словом, вернется, глазки подведет. Я, конечно, согласился, отношения со всеми почтовыми работниками у меня были прекрасные. Тем более в тот момент работы у меня было немного. Всего один посетитель. Аквариумист-любитель, посылавший раз или два в месяц фотографии своих подопечных в биологический журнал.

"Боргес", — прочитал я на увесистом конверте фамилию.