Введите сюда краткую аннотацию

1.0 — создание файла

МЕМУАРЫ ПЬЯНОГО СЛЕСАРЯ

От автора

Совершеннейшее безобразие происходит в мемуарном жанре. Литература всеобъемлющая вещь. Там есть место кому угодно, но не в мемуарах. Мемуары пишутся кем и о ком угодно от знаменитых музыкантов и писателей до политиков и экономистов, но вы никогда не найдёте жизнеописания слесаря или токаря. Во всяком случае, мне такое неизвестно. Возмутившись вопиющей картиной несправедливости, я решил рассказать людям, как это и я сам дошёл до жизни такой, что, начав проходить свою стезю вполне порядочным слесарем, заканчиваю её отъявленным писателем, сочиняющим романтические и фантастические приключения  в стол. Почему в стол? Об этом я где-нибудь упомяну.

Так что не ждите типичной мемуарной скуки. Перед вами подленькая торпедка в классический жанр мемуаров и местами иронический как бы рассказ о простом рабочем. Буду ли я привирать? Конечно, но изредка, в меру и очень честно. Что было, то и было без прикрас и умолчаний. Мне как-то вполне справедливо заметили, что вот мой тёзка Андрей Платонов работал дворником и ничего – развился в классика. Наш человек! Разовьюсь-ка, пожалуй, и я хоть во что-нибудь. Или поздно уже?

НАЧАЛО

Нет, Инна Чурикова со свои "Началом" тут совершенно ни при чём. Я её и знать не знаю. Она на целых три года старше меня. Старая она, а я ещё о-го-го! Если не считать кучи хронических болячек. Так что начало всё же моё. Как родился, не помню и вовсе не потому, что память отшибло. Просто тогда памяти ещё начисто не было как думалки. А так у меня с головой всё в порядке. Где-то в году пятьдесят третьем или четвёртом дома за столом между моими тремя старшими сёстрами и мамой возник разговор о том, когда в человеке пробуждается долговременная память.

– Я думаю, лет с четырёх, – предположила самая старшая сестра – Марина.

– Что-то уж рано очень, – возразила средняя – Наталья.

– А я помню все лишь после того, как пошла в школу, – призналась младшая – Людмила.

Следует заметить, что самая младшая сестра старше меня на десять лет. Так что в этот момент ей было уже почти семнадцать. Вполне взрослая особа.

– Вопрос, конечно, интересный, – заметила мама, – наверное, память у всех разная. Андрюша, ты, что раньше всего помнишь?

–  Как это раньше чего? Раньше детского сада? Совсем раньше-раньше?

Старшая сестрица взглянула на меня, как на недоумка. Как же, ей уже почти двадцать и она важная, умудрённая годами особа. Она всегда относилась ко мне с каким-то пренебрежением, но к её восьмидесяти годам это как-то само собой рассосалось.

– Да, раньше детского садика, – подтвердила Наталья.

– Ну, не знаю, помню какое-то большущее поле, разбитый и ржавый, обгорелый автобус. Вокруг ходят туда-сюда дяди в форме. Один наклонился и смотрит на меня. Раньше ничего не помню.

За столом возникло какое-то долгое молчание.

– Мам, это то, что я думаю? – заговорила Наталья. – Ведь…

– Да, это наш военный аэродром в Вологде, где я служила в войну и после неё, а автобус он мог увидеть лишь, когда улетали в Ленинград. Автобус немцы разбили около взлёта. Андрюше пошёл тогда лишь третий год.

Вот где оказались истоки моей будущей профессии – около ржавого, требующего ремонта или утилизации железа и это предопределило будущую профессиональную судьбу. А вот сам полёт не помню. Наверное, железо горелого автобуса впечатлило больше. Ещё не осознавая того, влюбился во всё металлическое?

Вообще-то ранние детские воспоминания очень отрывочны, бессвязны. Булыжные мостовые, грузовики, работающие не на бензине, а на дровах, потасовки в детском саду за обладание горбушкой хлеба. Хлеб – блокадная ценность и в горбушке его больше, чем в мякише при одном и том же весе. Дед кустарь-сапожник, упавший со своей табуретки у верстака и дёргающийся в очередном припадке на полу. Последствия пережитой блокады.

Какое детство обходится без летнего сумасшествия! У меня оно было в чём-то довольно своеобразное. Как-то раз познакомился летом с сельским кладбищем и пропал там эмоциями на всю жизнь. У нас в семье, пока был жив дед, финансировавший сумасбродства своей дочери и моей матери, была домработница из деревни в Новгородской губернии. Туда к ней и ездили все на летний от школы отдых. Ладно бы там лазание с хозяйскими сыновьями за яблоками к соседям или походы в лес за грибами и ягодами. У меня вдруг появилось влечение, которое под стать только философам.

Никогда не взялся бы объяснить, почему для меня так притягательно кладбище, стоит только оказаться вблизи него. Никогда не был ни фетишистом, ни любителем разговаривать с духами, ни адептом культа смерти. Обычный человек и все же испытываю какой-то подсознательный трепет, даже видя кресты издалека. Посещают ли меня при этом мысли о бренности существования? А чего об этом думать? Всё равно никуда не денешься и при любом жизненном раскладе окажешься здесь. Если повезёт, то среди тенистых, заросших травой аллей, дорожек между могилами и пением птиц над местом твоего последнего пристанища. А если не повезёт, то окажешься в чистом поле среди холмов разрытой земли или вообще нигде, если ты безбожник, сгоревший в печи крематория.

Первое в моей памяти детства кладбище – это деревенский погост подле разрушенной в тридцатые годы каменной церкви. Наверное, её взорвали, ибо руины были крупными глыбами, которые невозможно разобрать на кирпичи, настолько они сильно сцементированы раствором. Кирпич в крестьянском хозяйстве ценный материал, а тут его ну никак не взять. Иначе растащили бы остатки церкви по домам, и было бы тут голое место. Или чего-нибудь построили бы вроде клуба?