Андрей Ерпылев

Один в поле

Данный документ является первоначальной авторской версией романа, отличающейся от изданного в

2011 году в АСТ. Поэтому, я решил немного схулиганить и украсил его обложкой собственного производства, некогда отвергнутой издательством.

Он повернулся и пошел, также легко ступая по каменному крошеву босыми ногами, как и в сапогах, а Рой, тря-

сясь, словно в лихорадке, немо смотрел на его широкую треугольную спину и ждал выстрела и черной дырки под

левой лопаткой.

— Стой, – сказал господин капитан, не повышая голоса. — Повернись. Я хочу видеть страх в глазах твари, в ко -

торую буду стрелять.

Горец остановился и снова повернулся к нему. В глазах его не было никакого страха — Рой мог в этом

поклясться!

— Стрелять? — сказал он, делая шаг. — В меня? За что? Впрочем, это неважно... Дайте сюда пистолет.

Господин капитан, держа пистолет у бедра, навел ствол на горца.

— Я считаю до трех, — сказал он. — Вернись на место. Раз!

— А ну, дайте сюда пистолет, – сказал горец, протягивая руку и направляясь к господину капитану.

— Два! — сказал господин капитан.

— Не надо! — крикнул Рой.

Господин капитан выстрелил. Горец был уже близко. Рой видел, как пуля попала ему в плечо, и как он отшат -

нулся, словно налетел на препятствие.

— Дурак, — сказал горец. — Дайте сюда оружие, злобный дурак…

Он не остановился, он все шел на господина капитана, протянув руку за оружием, и из дырки на плече вдруг

толчком выплеснулась кровь. А господин капитан, издавши странный скрипящий звук, попятился и очень быстро

выстрелил три раза подряд прямо в широкую коричневую грудь. Горца отбросило, он упал на спину, сейчас же

вскочил, снова упал, приподнялся, и господин капитан, присев от напряжения, выпустил в него еще три пули. Го -

рец перевалился на живот и застыл.

У Роя все поплыло перед глазами, и он без сил опустился на пыльный каменный куб. Ноги его не держали. В

ушах его все еще звучал отвратительный плотный хруст, с которым пули входили в тело этого странного челове-

ка, появившегося в его жизни так внезапно и так же внезапно ушедшего. Потом он опомнился, но еще некоторое

время сидел, не рискуя подняться на ноги.

Коричневое тело горца лежало среди белоснежных камней, и само было неподвижно, как камень. Алая на

белом кровь медленно отвоевывала себе миллиметр за миллиметром у жадно впитывающей ее пыли. Господин

капитан стоял на прежнем месте и, держа пистолет наготове, курил, жадно затягиваясь. На Роя он не смотрел.

Потом он докурил до конца, до самых губ, обжигаясь, отбросил окурок и сделал два шага в сторону убитого. Но

уже второй шаг был очень короткий. Господин капитан так и не решился подойти вплотную. Он произвел

контрольный выстрел с десяти шагов. Он промахнулся. Рой видел, как каменная пыль брызнула рядом с головой

горца...

Часть первая

Солдат

1

— Ну, до завтра? Выходной, оттянемся на все сто.

— Завтра я не могу — надо матери помочь на рынке. Батя хворает, денег в обрез...

— Знаем мы, как он хворает! — прыснул Дак, самый младший в компании. — Нажрался поди опять...

И осекся: Зарис Текуду, здоровенный увалень из северян, неизвестно, каким ветром занесенный в столицу —

говорят, мальцом совсем, вместе с эвакуированными еще тогда, в Большую Войну — молча взялся за воротник

сопляка, намотал на здоровенный кулачище и поднес к самому своему веснушчатому лицу.

— Не говори так, — буркнул он. — Никогда. Не надо.

Зарис за два с лишним десятка лет в столице так и не научился разговаривать, как местные, хотя привезли его

совсем маленьким, и акцент вроде бы перенять было неоткуда — в приюте северян почти не было. Он сильно

стеснялся своего выговора, больше молчал, но когда говорил, все понимали с полуслова. Повторять почти не

приходилось, но уж если он повторял, то слова подкреплялись этим самым кулаком с небольшую дыньку разме-

ром. И Дак Таан это отлично знал.

— Зарис, Зарис! — он едва касался земли носками ботинок и вынужден был ухватиться за могучую, как у ска-

зочного богатыря Гая ручищу. — Я пошутил! Отпусти меня!

— Отпусти его, Зарис, — вмешался Аллу Даар, серьезный молодой человек в очках. — Задушишь еще!

Его единственного во всей компании могучий Текуду не только уважал, но и побаивался — худощавый суту-

лый Аллу мог врезать словом почище, чем северянин кулаком. Приютский, как и Зарис, только неизвестно из ка-

ких краев родом, он окончил университет, и был умнее всех остальных, вместе взятых.

Неизвестно, какая сила вообще свела в одной компании столь разных людей — фронтовиков Роя и Зариса, ин-

теллигента Аллу, Дака, годившегося им разве что в младшие братишки... Они, конечно, трудились на одном заво-

де: Рой Гаал — слесарем-инструментальщиком, Зарис — водителем электрокара, Аллу, господин Даар, как его

вообще-то полагалось величать, конструктором, ну а шустрый Дак — курьером, сновавшим между громадой за-

водоуправления и похожими на огромные плоские ящики цехами. Чертежи, образцы деталей... Все, что нельзя

доверить телефону. Но, поди ж ты: не было, наверное, на заводской окраине компании дружнее и веселее.

Устроить какую-нибудь веселую каверзу, закадрить самых красивых девчонок на танцах, разнять драку в пивной, пусть даже дерущиеся уже перешли к более серьезным аргументам, чем кулаки и пустые бутылки — тут нераз-

лучной четверке не было равных. И любой на всех Заводчанах знал, что обидеть одного из них, пусть даже сопля-

ка Таана — значит нажить себе трех непримиримых врагов.

О том, как именно они познакомились и почему сдружились, слухи ходили разные. Самые записные болтуны

врали на голубом глазу, что Малыш Таан, только-только устроившись на работу, умудрился поссориться со всеми

тремя остальными. Причем, так, что никакие извинения делу помочь не могли. Отношения выяснять они должны

были вечером у бывшей мужской гимназии, в прошлую войну разрушенной трехтонной фугаской почти до осно-

вания — в излюбленном для такого рода встреч месте. И только они успели засучить рукава, как откуда ни возь -

мись налетели полицейские из Министерства Всеобщей Доброты и недавним врагам пришлось схватиться с но-

вым противником, четыре на восемь... Красивая история, конечно, да только здорово смахивала на старый, запрещенный еще при Отцах, авантюрный роман из имперской жизни. «Четыре забияки» назывался вроде, или

как-то так. Да и кто в Заводчанах не знает, что «эмвэдэшники» (менты в просторечии) в этот район даже средь

бела дня носа не кажут. Не то, что вечером.

— Отпустить, Рой? — повернулся Зарис к другу. — Или наказать? Примерно.

— Отпусти, — махнул рукой молодой рабочий. — Все ведь знают, что Малыш Таан сначала говорит, а лишь по-

том думает. Да и то не всегда.

Тугодум-северянин постоял минутку, держа на весу отчаянно извивающегося парнишку, а потом заржал и раз-

жал руку. И как раз, когда тот особенно сильно дернулся.

— Не ушибся? — добродушно прогудел он, наклонившись к возящемуся в пыли пареньку. — Дай помогу

встать.

— Обойдусь, — пропыхтел тот. — Орясина приморская! Как там только таких, как ты делают!

— Так же, как и тебя, — пожал плечами здоровяк. — Хотя насчет тебя не уверен.

Рассмеялись все четверо: действительно, представить себе, что великан Зарис и коротышка Дак появились на

свет в результате одного и того же процесса, было трудно.

Мир был восстановлен, но у Роя на душе все равно скребли кошки. И все остальные это хорошо знали...

— Постой, Рой! — догнал Аллу друга, когда четверка рассталась на перекрестке: Гаал направлялся домой, в

обшарпанную трехэтажную «отцовку» по Маршала Зогу, Зарис с отчаянно жестикулирующим Даком — они окон-

чательно помирились — разумеется, в пивнушку «Три рака», а господин Даар сперва в свою сторону, должно

быть в заводское общежитие, но передумал. — Давай пройдемся чуть-чуть.

— Давай, — Рой не слишком спешил под отчий кров: отец, превосходный слесарь, мастер своего дела, выпив, вдруг превращающийся в домашнего деспота, высохшая от забот матушка, восемнадцатилетняя Дона...

Сестренка была особенной болью юноши. Вроде бы совсем ненадолго отлучился он из дому — недолгая вой-

на с Хонти, «предсмертная судорога кровавого режима Неизвестных Отцов», как трубили телевидение, радио и

газеты новых демократических властей выдернула его из дому меньше чем на год — а как много успело изме-

ниться...

* * *

Повоевать ему удалось всего ничего: их двадцать четвертую резервную бригаду, наскоро подготовив, бросили

в бой прямо с колес — фронт трещал по всем швам, и остановить хонтийцев, бредивших реваншем, нужно было

любой ценой. А те, воодушевленные разгромом передовых сил Метрополии, частью сгоревших в ядерном котле

на Стальном Плацдарме, частью окруженных, перли вперед, не обращая внимания на потери. Для Роя месяц

боев слился в один бесконечный день, пропахший порохом и взрывчаткой, кровью и сладковатым трупным запа -

хом, удушливым смрадом разрытой земли и смертью, смертью, смертью. Тысячу и одной смертью. Он, коренной

горожанин в бог знает каком колене, за этот месяц перекидал тонны земли, вырыл больше окопов, чем в учеб-

ном полку выпустил пуль из своей старенькой винтовки второго срока службы, помнившей еще, наверное, папа -

шу последнего императора Эграна. Последняя надежда страны, как твердили агитаторы, появлявшиеся на пози-

циях гораздо чаще, чем полевые кухни с «шрапнелью» и жидкой баландой, медленно отступала, сжимаясь как

пружина, и почти все в окопах, от последнего рядового до офицера скороспелого военного выпуска верили, что

она непременно распрямится, сметая врага, будто ненужный мусор. Так было всегда в истории и так должно

было быть и теперь.

Роя зацепило осколком в одной из самоубийственных контратак, когда «серые шинели», не щадя ни себя, ни

врага, мешая победный клич с матерщиной, сшибались с авангардом хонтийцев в штыки, быстро сменявшиеся

рукопашной. Свои и чужие смешивались в один рычащий клубок, будто псы, не щадящие жизни ради хозяина, и

рвали друг другу глотки, пока внезапное опустошение не заставляло их почти без сил расползтись по своим кону-

рам. Молодому солдату повезло — его не бросили истекать кровью на «нейтралке», он не попал в плен, что по

слухам было страшнее смерти — самоотверженный парнишка-санитар, чем-то похожий на Малыша Дака, выта-

щил его, полуживого к своим. Разочарованная смерть, в бреду представлявшаяся раненому грязной собакой со

шкурой усеянной серыми и гороховыми пятнами — в цвет шинелей своих и хонтийцев, чьи трупы постоянно мая-

чили перед глазами на нейтральной полосе — разочарованно захлопнула свою пасть впустую.

А потом были месяцы скитаний по санитарным поездам и тыловым госпиталям, тиф, едва не уложивший

только-только начавшего выкарабкиваться Роя в общую, засыпанную негашеной известью, могилу, алюминиевая

— страна остро нуждалась в серебре, меди и никеле — медалька на серо-голубой ленточке, догнавшая награ-

жденного в тысяче километров от фронта. В инфекционном отделении, провонявшем хлоркой, он и узнал, придя

в себя, что «пружина народного гнева» так и не распрямилась. Кто-то умный и хладнокровный, осторожненько

спустил ее с боевого взвода, будто вставил чеку в запал уже готовой разлететься тысячами смертоносных оскол -

ков гранаты. И каждодневного душевного подъема, приступа энтузиазма, когда выздоравливающие орали гим-

ны и славили Неизвестных Отцов, колотя костылями и металлическими «утками» по спинкам коек едва живых, но тоже шепчущих непослушными губами святые слова товарищей, больше не наступало.

Вместо этого в палатах появились верткие типчики в новенькой, с иголочки, необмятой еще форме, твердя-

щие о перемирии с Хонти, о крушении диктатуры Отцов и всеобщем счастье. И тяжелые, как утреннее похмелье

после бурной ночи, как отходящий после долгой операции наркоз, как тифозный горячечный бред, регулярные, хоть часы сверяй, приступы тоски. В один из которых застрелился сосед Дака по койке, сорокалетний, казавший -

ся ему сопляку стариком, одноногий танкист — вахмистр Боевой Гвардии. В которые ему самому хотелось нало -

жить на себя руки, и только тоненькая пачка писем из дома под подушкой не давала соорудить из разорванного

на ленты полотенца петельку и присобачить ее к стропилам общего сортира во дворе. Как двоим солдатикам из

дальнего угла большой, на пятьдесят коек, палаты. Или прокрасться тайком в ординаторскую, разбить стеклян-

ный шкафчик и сдохнуть потом с блаженной улыбкой на губах, покрытых пеной, с пустым шприцем в руке. Или...

Он вернулся домой поздней весной, худой, будто скелет, в болтающейся, как на манекене заштопанной шине-

ли с чужого плеча и тощим солдатским вещмешком. Его не встречали с цветами, наоборот шарахались, будто от

прокаженного — истощенная тень с серым, как напяленное на него тряпье, лицом не вписывалась в изменив-

шийся, будто по мановению ока город. Город, вдруг скинувший привычную скромную одежку предвоенной

поры, облачившись в пестрые платья и шикарные костюмы, сменивший плакаты с суровым мужчиной, тычущим

в тебя пальцем и призывающим то крепить оборону страны, то быть бдительным, то сообщать властям о скрытых

выродках, на нарядные вывески и рекламные плакаты, оглушавший веселенькими мелодиями вместо торже-

ственных маршей... А еще у Роя просто глаза разбегались при виде аляповатых ларьков и магазинных витрин, ло -

мящихся от деликатесов и пестрого ширпотреба. И никаких очередей с номерами, написанными на ладонях хи-

мическим карандашом, которые он помнил с детства. И цены на бумажках рядом с товаром радовали глаз. Та-

кую снедь до войны можно было найти только на черном рынке, но по более высоким, гораздо более высоким

ценам.

Чтобы явиться домой не с пустыми руками — не прощальным же госпитальным же пайком порадовать род-

ных? — он зашел в один из магазинов, и, стесняясь своего вида, вынул из кармана пухлую, как настенный ка -

лендарь-численник после Нового Года, пачку купюр. Государство неожиданно щедро рассчиталось с больше не

нужным ему демобилизованным солдатом, отвалив сумму, на которую до войны можно было шиковать пару-

тройку лет, ни в чем себе не отказывая. Но пухлощекий продавец даже не глянул на протянутые ему разноцвет-

ные бумажки:

— Ты откуда, парень, свалился? — заплывшие свинячьи глазки смотрели брезгливо.

— С войны, — беспомощно ответил Рой, недоумевая: неужели толстяк не видит погоны на его плечах?

В прежнее время к военным относились с пиететом. Не ко всем одинаково, конечно. Блистательный гвардеец

в своем черном комбинезоне, конечно, котировался выше «серых» — пехотинцев и артиллеристов. Но вся страна

любила своих защитников, отрывала от себя последнее, чтобы они ни в чем не нуждались.

— С какой войны? — продавец явно издевался.

— С этой... Которая только что закончилась...

— Ах, с этой, — на жирных губах играла улыбка. — Тогда все понятно. Только долго же ты ехал домой, дружок.

Война еще три месяца назад, как закончилась.

— Я был в госпитале...

— А я думал, на курорте, — расхохотался мужчина. — Что же тебе в твоем госпитале настоящих денег не

дали? Эти бумажки знаешь, куда используй, — он доходчиво объяснил, для чего Рою могут понадобиться его

деньги. — Только помять не забудь, как следует.

— А что не так с моими деньгами? — молодой человек недоуменно повертел в руках купюры: деньги, как

деньги — с гербом, дворцами и памятниками, водяным знаком в положенном месте.

— То, что мы такие не принимаем, — зевнул толстяк. — Это для обычных магазинов.

— А у вас тут что?

— У нас коммерческий гастроном. Так что, если золотых нет — иди, парень, куда шел. А то еще вшей тут мне

нароняешь, подтирай после тебя...

— Слушай, ты, крыса тыловая, — раздался новый голос и Рой изумленно оглянулся: войдя, он не заметил си-

дящего в дальнем углу худощавого мужчину в темно-синей незнакомой форме. — Хватит, может, над парнишкой

издеваться? Не видишь, что он не при делах?

— А ты заткнись! — взвизгнул толстяк, упираясь пухлыми кулачками в прилавок. — Не твое дело! Скажи папа-

ше спасибо, что пригрел тебя, гвардейская сволочь, не дал сдохнуть на помойке! Или ментов позвать? Таких, как

ты давно на Голубой Змее ждут, не дождутся.

Мужчина в синем, не торопясь, поднялся на ноги и Рой увидел, что правая кисть у него затянута в черную ко -

жаную перчатку, а сама рука не гнется.

«Протез, — подумал он. — Не повезло бедняге... Правая...»

Он хорошо помнил, как товарищи по палате наперебой утешали могучего краснорожего здоровяка, оплаки-

вавшего ампутированную кисть. Всего лишь кисть (хотя, легко об этом судить, имея обе в целости), причем, ле-

вую. А тут — правая, и самое малое — по локоть.

Бывший гвардеец вразвалочку подошел к прилавку, заставив визгливого толстяка сдуться, и со стуком выло-

жил на него дубинку, которой, оказывается, был вооружен.

— Зови, шкура, — сказал, как выплюнул он прямо в бледнеющую на глазах физиономию торгаша. — Мне сты-

диться нечего. Об одном жалею: что не додавил вас, выродков, в свое время. Так бы взял сейчас за кадык и...

Пойдем, солдат, — бросил он через плечо, выходя на улицу. — Не видишь, что таким, как ты здесь не рады?

«Не иначе вахмистром был, — поторопился Рой за «синим», глянув на полуобморчного продавца, обессилено

прислонившегося спиной к холодильнику: в поросячьих глазках его плескался ужас. — Прямо, как сосед мой по-

койный...»

И в самом деле: того одноногого танкиста и этого, в синем, будто отлили в одной и той же форме. На заводе, производящем гвардейских вахмистров, как производят танки, орудия, винтовки... Ну, доработали потом, конеч-

но, каждого по-своему, но форма точно была одна и та же. А он, Рой, знал толк в формах и штампах — целых три

года проработал до мобилизации на танковом заводе, в инструментальном цехе, куда привел его после школы

отец — потомственный слесарь.

Гвардеец неловко, левой рукой — не привык еще, видно — отпер дверцу припаркованного у тротуара «Лебе -

дя» — старенького, имперской еще сборки автомобиля, кажущегося рядом с другими, современными авто вовсе

не прекрасной птицей, а настоящим гадким утенком.

— Садись, — буркнул он, распахивая пассажирскую дверь. — Отвезу тебя домой, пока ты тут глупостей не на-

делал. У вашего брата, контуженного, частенько башню сносит от новой жизни. Ты ведь здешний?

— Ага, — подобрав полы шинели, Рой уселся на жалобно скрипнувшее сиденье и расстегнулся — было жарко-

вато, но он стеснялся своего штопанного-перештопанного, как и шинель мундира: очкастый, похожий на грызуна

госпитальный каптер сказал, что до дома добраться сойдет и так, а новой формы нет и не предвидится. — С За-

водчан. Улица маршала Зогу.

— Почти по пути... За что «за боевые» получил? — поинтересовался «синий», не повернув головы: он был за-

нят, выруливая между тесно поставленными машинами. — Стальной плацдарм?

— Я на плацдарм не успел, — солдат поймал себя на том, что будто извиняется перед этим жестким и пря -

мым, как офицерский стек человеком. — Нас уже под Мугелу перебросили.

— Резервный корпус? Тоже славно задали перцу хонтийцам. Я-то на плацдарме клешню оставил, а про ваши

подвиги уже в госпитале по радио слышал, да в газетах читал. Двадцать вторая?

— Двадцать четвертая! — Рою хотелось добавить «господин», но он не знал ни имени, ни чина собеседника.

— Военные тайны выдаешь первому встречному, солдат? — улыбнулся углом рта гвардеец, стрельнув на пас-

сажира взглядом. — Впрочем, расслабься — какие теперь тайны?

— А кто вы по званию? — стесняясь, спросил солдат.

— Ротмистр Лоос, — улыбнулся водитель. — К твоим услугам... Э-э! Только крышу мне не пробей макушкой!

Тоже мне придумал: строевую стойку в автомобиле! Да и не в форме я...

— Виноват, господин ротмистр!

— Ты, парень, — бывший офицер внимательно посмотрел на солдата. — Эти «виноват» брось. Нет сейчас рот-

мистров.

— Неужто, Боевая Гвардия запрещена? Я слышал...

— Слышал ты... Нет, Гвардия не под запретом. Мы под запретом. Все, кто ее опорой был... Я ведь, солдат, еще

в ту войну начинал, при императоре... Зеленым сопляком, моложе тебя...

Ротмистр замолчал, вытащил из пачки, валяющейся у ветрового стекла погнутую сигарету и долго пытался

чиркнуть спичкой, прижав коробок ребром ладони, пока Рой не отобрал их у него и не помог закурить.

— Благодарю, солдат... И вообще: все изменилось. Раньше мы выродков гоняли... Ты, часом, не выродок?

Хотя, откуда: кто выродков кроме штрафников в армии встречал?.. А теперь они все под себя подмяли. Видел

того борова за прилавком?

— Ви... видел... А он, что — тоже выродок, господин...

— Забудь про господ! — гаркнул ротмистр. — За решетку меня решил упечь? И сам сесть рядом за пособниче-

ство?

— Никак нет, э-э-э...

— Вот именно, что э-э-э. Первостатейный выродок этот господин Суук. И папаша его выродок, и мамаша... Все

выродки. До седьмого колена. Но помнят, крысиная порода, что я, в свое время, на перевоспитание их не упек

скопом, благодарность, значит, проявляют...

— Как же вы теперь?

— Плюнь, солдат. Никуда они не денутся. За папашей Сууком такие делишки раньше водились, что и нынеш-

ние власти по головке не погладят. Это молодой — глупый, да крикливый, а старый Суук очень себе на уме. Он

лучше сынку по шее накостыляет — если найдет, конечно — чем меня, благодетеля своего, на улицу вышвырнет.

Не то, что сдать. Этого ему не простят.

— Кто?

— Дед Пихто и бабушка Никто. Усек?

Рой понял, что эту тему развивать не стоит.

— А почему он мои деньги не взял? Там же на ценнике было написано...

— Эх, солдат, солдат... Наивный ты. У нас теперь две валюты.

— Как две? — опешил Рой. — Неужто, хонтийцы...

— Да хонтийцы тут ни при чем. У них там дела почище наших будут — гражданская война, говорят. Сепарати -

сты и все такое. Не сегодня — завтра на две части развалятся. А с деньгами наши умники намудрили, доморо-

щенные. Выродки, мать их... Пока мы там за родину пуп рвали, тут экономика, понимаешь, развалилась. Пока

Отцы у власти были, как-то справлялись. А как свобода настала, так все и обвалилось. Цены росли по пять раз на

дню. Да как! Утром денег у тебя в кошельке на сто буханок хлеба хватало, а к вечеру и трех не купишь.

— И сколько теперь на это можно купить? — с сомнением поглядел солдат на свои деньги, еще десять минут

назад казавшиеся богатством.

— Ну, на пару-другую буханок хватит, — улыбнулся ротмистр. — Шучу, конечно. Побольше, естественно. Толь -

ко в очереди настоишься за этим тоже побольше.

— Так нет же очередей!

— Потому и нет, что тут только на золотые торгуют.

— Взаправдашние? Как при императоре? Где ж их взять?

— Да не на червонцы. Бумажки придумали особые. На них вроде, как на старых все — тройка, пятерка, десят -

ка, да только золотом. На, взгляни, — Лоос достал из нагрудного кармана мятую купюру и протянул Рою.

Тот разгладил бумажку и увидел портрет военного с надменным лицом, облаченного в латы. Он помнил этого

человека — императора Эррана Третьего, Собирателя Земель. Такой же портрет красовался на картинке в учеб-

нике средневековой истории, запрещенный как раз в том году, когда он, Рой, заканчивал восьмой класс, где эту

историю проходили. Рой с одноклассниками, чумазые, как кочегары и веселые — какому школьнику не захочется

сжечь опостылевший учебник — швыряли в огромный костер связанные шпагатом пачки книг под бдительными

взглядами педагогов и представителей районной управы. А годом позже, вместо уроков труда, вырезали из книг, указанных в длинных списках, картинки и целые страницы, вымарывали тушью имена, строчки и абзацы. Такова

была воля Неизвестных Отцов, ночей не спящих, неустанно заботясь о своих согражданах...

— На эти бумажки купить можно все. И даже поменять свои деревянные на эти, золотые. Только не везде и не

просто так...

— Он же запрещен был, — Рой перебил рассказчика.

— Был, да сплыл, — офицер отобрал банкноту. — Теперь многое из старого разрешено. И герб имперский, и

история...

— Может и императора на трон вернули? — криво усмехнулся солдат: то, что говорил ротмистр, не укладыва-

лось в голове.

— Императора? — развеселился чему-то собеседник. — Ну, ты, паренек, хватил! Императора ему подавай...

Никаких императоров, солдат! У нас теперь власть народа. Демократия. Слышал такое слово?..